Накануне прошла «сдача» спектакля, или его общественный просмотр, на который приглашается чисто театральная публика. Как всегда, в ТЮЗе был аншлаг, как всегда, пришлось загромождать проходы стульями для тех, кому не достались кресла. На этот раз пришли в театр и те, кто обычно на общественные просмотры не ходит. Публика что-то учуяла, и признаемся сразу: интуиция ее не подвела. Поэтому уже за пятнадцать минут до начала показа администрация поняла, что пора закрыть двери театра, иначе будут сидеть «на головах».

Скажите, кто у нас знает гоголевскую «Ночь перед Рождеством»? Все! Если даже не читали произведения, то видели одноименный старый советский фильм, который неоднократно транслировался по ТВ, знают по именам образы главных действующих лиц, растиражированные на капустниках и КВНах.

А кто у нас знает, как сегодня поставить на сцене Гоголя? Так, чтобы были удивление и радость нового прочтения? Чтобы за режиссерской интерпретацией открылся именно гениальный писатель с его глубокой прозорливостью и необыкновенной поэтичностью речи? Чтобы мы вдруг ощутили, что Николай Васильевич - человек, который понимает именно наши сегодняшние проблемы и даже догадывается, почему мы ими маемся? Трудно найти ответы на поставленные вопросы, потому что по пальцам можно пересчитать те театральные коллективы, где творческое содружество из материала для сценической игры, в котором есть и великое, и ничтожное, вдруг «исторгает одну электрическую искру того поэтического огня, который присутствует во всяком творении Бога» (слова самого Гоголя).

На трех горизонтальных перекладинах от кулис до кулис, снизу доверху во все зеркало сцены развешаны белые с махровыми блестками полотнища - своеобразный супер-занавес и образ заснеженного прикарпатского пространства. Когда началось действие, взгляду зрителя предстала земная поверхность, заполненная огромными снежными комьями, которые дышали и двигались, потом очеловечивались, превращаясь в жителей Диканьки. В этом снежном мире, созданном художником Ирэной Ярутис, невозможно было шагать обыкновенным шагом, и поэтому парубки и девки, старые казаки и бабы вставали на лыжи, ходили, переваливаясь с боку на бок, словно ноги застревали в сугробах, и порой фигуры застывали в живописных позах, как ледовые скульптуры. Так появилась совершенно оправданная обстоятельствами, подкрепленная прозаическими вещами необыкновенно поэтическая пластика сценического движения и актерского существования. Отсюда родились некие живые картины массовых гуляний-колядований, полетность и улетность ощущений персонажей... Словом, тот фантастический реализм, при котором, например, на наших глазах Черт догонял Солоху - Татьяну Гладневу при спуске на лыжах с крутой горы и сотворял из обыкновенной женщины «чертову бабу» - секс-символ, в переводе на современный язык. И у нее дух захватывало то ли от лыжного «экстрима», то ли от чертовых манипуляций. Было немало других актерских «аттракционов», которые смешили публику до колик, среди них и ныряние представительниц прекрасного пола в мешки, где находились поклонники Солохи; и разбивание «цепей кованых», в котором Вакула оказывался истинным богатырем; и дрожание бабьих юбок в страхе перед неожиданным явлением Головы из мешка; и плач с помощью тех же юбок по «утопшему» Вакуле...

Постановщик Владимир Гурфинкель в основу действия положил принцип откровенной театральной игры, творимой актерами на наших глазах. Актерский ансамбль ТЮЗа, на мой взгляд, в целом продемонстрировал  высокий профессиональный уровень при выполнении режиссерского задания, за что отдельное спасибо худруку Михаилу Скоморохову, который сам любит и умеет создавать острую театральную форму, и воспитал труппу в том же духе. Именно в сотворении на почти пустой сцене разнообразной живой и необыкновенно заразительной жизни, казалось бы, знакомого мифического мира малороссийского казачества оказалось одно из чудес спектакля. Стоит отметить сценическую культуру при создании образа «племени поющего и пляшущего» (А.С.Пушкин) под руководством хормейстера Ольги Тихомировой, хореографа Татьяны Безменовой и в сопровождении этнической музыки, сочиненной Виталием Истоминым. Безусловно, тон актерской игре задают творческие лидеры труппы - Николай Глебов (Голова и 2-й Запорожец), Александр Калашниченко (Чуб), Валерий Серегин (Кум и Пацюк), Вячеслав Тимошин (1-й Запорожец), не уступает им в кураже и молодой актер Дмитрий Юрков (Дьяк). Практически из ничего, стоя неподвижно, только с помощью жестов и выразительной интонации Наталья Попова за несколько минут создала сатирический образ Царицы.

Однако главное волшебство, или поэзия, как любил выражаться Гоголь, ТЮЗовской постановки, на мой взгляд, в другом - в трактовке темы чертовщины и любовного сюжета, связанного с образами Вакулы и Оксаны. Последние двадцать лет в российском общественном сознании эксплуатировались идеи Дмитрия Мережковского о Черте, который вторгается в жизнь людей как страшное демоническое начало. В постановочном решении Владимира Гурфинкеля мы видим возврат к идее Михаила Бахтина (впервые была высказана им в размышлениях о творчестве М.Ф. Достоевского) о Черте, который живет среди людей и в людях, которого не очень-то и боятся, потому как привыкли.

Спектакль начинается с народных игр, и среди разгулявшихся парубков вдруг один, чье озорство выделяется некоторой «злинкой», получает оплеуху от девчат, оплеуху с «черной меткой» по лицу. Мы видим, как Диканьское общество само выбрало из своих себе черта. Актеру Михаилу Шибанову в этой роли удалось воплотить самое трудное - амбивалетность характера своего персонажа, нераздельность человечности и чертовщины в его поведении и поступках. Черту - Шибанову не надо слов, он просто бродит среди людей, на него садятся, с ним иногда играют, иногда прогоняют. Но поминают они его в своих речах часто, и это несмотря на неординарную ночь... перед Рождеством Христовым! Тогда он нашептывает им свои повеления, и под его дудочку они пляшут в буквальном и переносном смысле, высказывают свои грешные желания.

В веселом карнавальном смехе, который слышится во время ночных приключений жителей Диканьки и заражает своими эмоциями зрительный зал, особняком стоят злоключения кузнеца Вакулы. Именно с ним связана драматическая линия действия и новизна во взгляде на известный сюжет. Роль Вакулы исполняет Александр Шаров. Никогда у этого артиста не было такой сложной роли, и мы вчера заново открыли для себя его драматические способности и искусство психологической игры. Как известно по прозе Гоголя, Вакула - истинно верующий христианин. Ему выпадает великое испытание - любовь к Оксане, первой красавице на селе. Александр Шаров выразительно передает состояние противоречивости между чувством  восхищения Оксаной, ее плотской красотой и разумом кузнеца, осознающего, что Оксана его не любит, и хорошей «жинкой» по своему характеру быть ему не может. Но страсть такова, что он сначала отваживается на большой для верующего человека грех  - самоубийство, а потом готов продать душу черту, как только тот вкрадчиво пообещал, что «Оксана сегодня же будет наша».

Переход к серьезной психологической игре после потешных игр, песен и плясок вызывает у зрителя мороз по коже. Вакула сознательно начинает искать помощи у нечистой силы. Встреча с Пацюком, словно первое предвестие надвигающейся беды. Пацюк, добродушный казак, которому галушки сами в рот прыгали, здесь живет не в нормальном доме, а в большом коме черного снега и выпускает из дыры наружу черный дым. Вместе с путешествием Вакулы к нечисти изменяется и пространство сцены. Появляется маргинальный забор как намек на жилище, образ церкви как бы расщеплен на отдельные куски, купол сам по себе «завис» в небе, свечки стоят боком. По сути дела мы видим обезбоженную Диканьку. Но Бога нет и в Петербурге, где Вакуле подарят «знатные черевички» - современные фигурные коньки с бантиками. Образ столицы - монолитная ширма огромного кукольного театра, установленная на крышах элегантных домов, принакрытых декоративной отделкой в форме навечно застывшей пышной юбки императрицы.

Постепенно Черт в спектакле перестает быть безобидным. Вот он медленно и осторожно словно наседает сзади на Вакулу, его неожиданно огромные руки жадно ощупывают грудь кузнеца - уж не крест ли нательный он ищет, чтобы сдернуть его? Веселая сказка оборачивается зловещей мистикой. И вот уже Вакула - Шаров решительно глядит в лицо Черта, идя с ним на сговор, вот уже тот пометил черными полосами его лицо, и они перекрестили руки, как товарищи...Еще минута, и ?.. Очень помогает созданию атмосферы страшного и ужасного в этом эпизоде музыка Виталия Истомина, выражающая напряженность ожидания, предчувствие неминуемой опасности. Искренность и сила актерского проживания Шаровым судьбы своего персонажа заставляет зрителей остро воспринять то, что, в принципе, известно: духовное и нравственное падение человека может происходить мгновенно и вполне осознанно с его стороны.

Пока менее выразительна сцена духовного пробуждения Вакулы от чертовского наваждения, его «взбрыкнувшая» сила духа и борьба с Чертом за первенство в их отношениях. Тут может быть несколько обстоятельств, в том числе и нервность первого выхода на сцену в ответственнейшей роли. Думается, что дело еще и в том, что само крестное знамение, которым Вакула осеняет себя и которым он укрощает Черта, выглядит скорее бытовым действием, чем актом, обладающим магической силой.

Проникновенно сыграна Шаровым и Шибановым сцена прощания Вакулы с Чертом. Оба играют на своих дудочках одну мелодию, они в своей судьбе «повязаны одной веревкою». Вдруг актер говорит текст не от имени своего персонажа, а от имени автора - о том, что Вакула, «взявши хворостину, отвесил ему три удара». Пермский Вакула не в силах сказать такое, он породнился с Чертом, поэтому и удары были не по телу его новоявленного друга, а по снежному кому, и чисто символические. В этом месте спектакля  происходит наше окончательное уяснение того театрального приращения к смыслу гоголевского текста, которое называется интерпретацией.  

Когда Вакула приходит в дом Чуба свататься к Оксане и получает согласие отца, когда видит упавшую ему в ноги Оксану, он, против нашего ожидания,  не испытывает более радости и не смотрит на покоренную красавицу. Этот человек, явленный в начале спектакля богатырем, теперь, при достижении цели, стоит коленопреклоненным, с опущенной головой. Великий грех гнетет его к земле. И не только его. Оксана в черном траурном платке тоже не в силах взглянуть на будущего мужа. Она еще не знает, какой ценой он добился ее любви, но уже тоже готова виниться и каяться в том, что обрекла любящего ее человека на продолжительные (может, на всю жизнь?) нечеловеческие страдания.

...Вакула из повести Гоголя, как известно, выдержал после свадьбы церковное покаяние за сговор с Чертом. Писатель был уверен, что «стремление к свету стало нашим элементом, шестым чувством русского человека», и оно дает ход «нашей нынешней поэзии». С тех пор ценности российского общества и искусства не раз менялись. Но театр сегодня напоминает, что каждый человек, когда бы он ни жил, в конце концов, сам ответственен за личный духовный и нравственный выбор и сам за него расплачивается собственной судьбой.